В 1933 году поселок Улуу-Того стал центром Садынского наслежного Совета. В поселке постоянно жило не более десяти семейств. Остальные вели кочевой образ жизни и селились в радиусе тридцати-сорока километров — там, где были хорошие пастбища и сенокосы. Животноводство было основным занятием и колхоза «Красный партизан» (село Улуу Того), где работало сорок семейств, и «Красная тропа», куда входило тридцать семейств — оно базировалось в устье речки Сюльдюкарки. Центральная усадьба колхозов располагалась в Туой-Хае, связь с которой осуществлялась по радио — аппаратура была американского производства. Отсутствие электричества причиняло массу неудобств, поэтому когда радист находился на связи, кто-то должен был крутить ручку генератора. По радио мы и узнали, что с верховий Чоны сплавляется партия Файнштейна. Нам сообщили также, что часть продуктов геологи оставили в Туой-Хае с расчетом, что они получат их у нас, в Улуу-Того. Мы поинтересовались, почему нужно брать продукты у нас, а не на сюльдюкарских складах, мимо которых геологам предстоит проплывать? И не придется ли нам потом завозить продукты снова из Сюльдюкара? Я связался по радио с работниками сюльдюкарского сельпо и договорился, чтобы они выдали геологам продукты по разнарядке из Туой-Хаи. Когда я это решение передал на центральную усадьбу колхоза, мне был дан ответ, что наряд выписан на наш магазин, и этот вопрос нужно решать на месте.
Подплыли лодки с геологами, и мы в канцелярии сельсовета ждали их представителей. Вот от берега к магазину прошла группа приехавших. Но очень скоро они вышли оттуда вместе с завмагом Т.В. Крылыковым и направились к нам. Рассерженные, что им отказали выдать продукты, они вернулись в канцелярию. Один из вошедших, крепкий рослый мужчина со смуглым лицом, одетый поверх куртки в брезентовый плащ, в резиновых сапогах, выступил вперед и голосом, в котором явственно ощущались властные нотки, спросил:
— Кто здесь не разрешает выдавать нам продукты?
— Успокойтесь, пожалуйста, пройдите и сядьте, я вам объясню, почему мы приняли такое решение, — как можно спокойнее ответил я. Затем подробно разъяснил обстоятельства, и когда ситуация стала им ясна, предложил вместе с ними поехать в Сюльдюкар, чтобы посодействовать скорейшему получению продуктов.
В канцелярии стало тихо. Рассерженный геолог сел, сняв шапку. Краешком ее он вытер со лба пот, потом встал и, приветливо улыбнувшись, представился:
— Заместитель начальника партии Коненкин.
Пожав всем руки, он добавил приглушенным голосом:
— Товарищ председатель, мы очень торопимся, надо плыть!
Я ответил, что мы успеем утром встретить плот и лодки, которые будут двенадцать часов двигаться по изгибу Вилюя. Нарисовал на листе бумаги, какую огромную петлю делает Вилюй — наподобие любимого якутского инструмента хомуса. И пересечь образовавшийся перешеек можно гораздо быстрей, чем плыть по длинной извилине.
— Три километра по перешейку пройти можно будет очень быстро." Лучше останьтесь, отдохните, поделитесь с нами новостями, а утром мы встанем пораньше и встретим ваш отряд. — И тут же спросил, что если геологам нужны для работы люди, гужевой транспорт или олени, то у нас есть возможность оказать помощь и заключить договор. Но, добавил я, поскольку без районного начальства самостоятельно принимать решение нельзя, нужно заранее определить количество людей, лошадей и оленей, а затем, испросив разрешение свыше, окончательно решить вопрос.
— Мы посоветуемся, — ответил Коненкин. — И все гурьбой направились к берегу.
Вечером мы разместили всех геологов на ночлег, накормили их ужином. Я обратил внимание на двух приезжих с полевыми сумками через плечо. Один из них был Юрий Хабардин, с которым мне впоследствии пришлось часто встречаться. Утром, позавтракав, мы не спеша прошли по перешейку три километра и, выйдя к местечку Хомус Кытыл, стали ждать: «флотилия» не появлялась несколько часов. Коненкин с Хабардиным выяснили у нас особенности порога Малый Хан, и мы с Трофимом Крылыковым рассказали все, что знали. Грозный норов порога был нам хорошо известен, ибо мы не раз его проходили. Менее всего он опасен во время большой воды, поясняли мы, и очень трудно преодолеть пятикилометровый Малый Хан в мелководье. Трофим и я предупреждали также, что там, где вода пробивается через огромные каменные глыбы, образуются высокие волны. Самая опасная из них — последняя, нижняя. Зато за коварным порогом есть тишайший залив, где нерестятся чир и нельма. Но во время большой воды от этого залива до самого устья Малой Ботуобии образуется огромный водоворот длиной в километр. А ниже него, где река делает резкий поворот, есть одно опасное место — воронкообразный водоворот. Тут уже мы ссылались на рассказы очевидцев: в этом месте плоты засасывало, они разбивались, бревна становились вертикально, крутились и затачивались, как карандаши — таким сильным было вращение!
Я обратил внимание, что наш рассказ произвел впечатление на приехавших, только лица Коненкина и Хабардина были невозмутимыми.
Прежде чем продолжить рассказ о геологах, мне хочется сделать небольшое отступление и вспомнить один из эпизодов, который произошел еще в детстве. Жили мы тогда в Аргаа Тюбя, что был расположен между Туой-Хая и Вилючанами. Однажды весной у нас на ночлег остановился Тит Лыткин. Мой отец его хорошо знал и уважал, мы же, дети, были в него влюблены и ждали с нетерпением, когда он начнет петь. И были очень огорчены, что гость не настроен на исполнение олонхо. Он пояснил свой отказ так:
— Я пою только тогда, когда рядом нет хороших олонхосутов. А в их присутствии и голос садится, и песня не складывается — так авторитет их действует на меня. — И при этом выразительно посмотрел на отца.
Это была новость! Мой отец исполнял олонхо, но я даже не предполагал, что Тит Лыткин считает его способней себя. В тот вечер они долго разговаривали о жизни, потом речь зашла о шаманах, удаганах, абаасы, знаменитых певцах, олонхосутах и тойуксутах. Тут я услыхал, что когда поет одаренный от природы тойуксут, то с ним иногда, соревнуясь, поет абаасы. И в тот момент тойуксуту никак нельзя останавливаться, чтоб не было преимущества у поющего абаасы, иначе человеку несдобровать. И вот тут я со всеми подробностями услышал рассказ из уст самого Тита Лыткина, как он девять суток был в плену водоворота.
Возвращался знаменитый олонхосут со своей молодой женой, засватанной в Туой-Хае, по Вилюю к себе в Арылах. Вез с собой приданое жены — несколько коров и лошадь. Благополучно прошли они с попутчиками Большой Хан, одолели Малый — и тут попали в этот водоворот. Много раз они пытались, используя весла, вырваться на спокойную гладь воды, но силы были слишком неравными, стихия была сильней людей. Животные проголодались и жалобно мычали. Хорошо, что захватили с собой берестяную лодку. На ней с большим риском для жизни вырвались из воронки, добрались до берега, нарубили мелкие березовые веточки и ими накормили скотину. Ждали терпеливо, когда спадет вода и ослабнет сила водоворотов. А плот крутился в огромной воронке, шумела вода...
Однажды ночью Лыткин проснулся от холода — оказывается, выпал снег. Из-за угрюмых скал вырывался ветер и пронизывал до костей. В него вселилось чувство страха. Все спали. Он развел костер на специально приспособленном из глины кострище, деревянной ложкой накормил духов огня, земли и неба топленым маслом, а сам тихонько начал петь тойук, прося помощи и благосклонного отношения к ним ко всем. Чувство страха не исчезло. Иногда он приглушал голос, прислушивался — и до него явственно доносилось чье-то пение. Вспомнились рассказы стариков об абаасы, которые соревнуются с тойуксутами и что останавливаться нельзя — иначе победит абаасы... И он вновь пел. Через некоторое время на какие-то доли секунды останавливался — может уже не слышно абаасы? Но нет, вновь звучит из-за скал голос. И Лыткин продолжал петь...
Восседая на плоту,
Сооруженном из шестидесяти
Самых отборных столетних сосен-исполинов,
Голосом человека из племени абыы,
Звенящим медью,
Я начинаю песнь-благословение,
Призывая добрых, милосердных
Духов земли, огня и неба.
Я, рожденный в муках
Матерью своей солнцеликой,
Вскормленный благословенным соком
Хрустальной ее груди,
С напутственными речами отца родного,
Ступил на жизненный путь,
Полный белых и темных полос.
И когда настало мое время
Лепить гнездо для семьи,
Я, услышав о красоте, доброте и кротости
Девы юной с Чоны,
Богатой соболями царственными,
Огненно-рыжими лисами и —
Самое главное — людьми работящими,
Веселыми и добродушными.
Я приехал и взял ее в жены —
С мечтой радостной о жизни семейной,
О стадах тучных, об амбарах полных,
О потомках здоровых...
Плыл на плоту я с женой,
Красавицей луноликой,
И ее нежный голосок
Звенел над водой, радуя мое сердце...
О друзья мои милые,
Оставьте ненадолго дела свои земные
Да послушайте, братья,
Как дальше было дело!
По Чонским быстрым водам
Выплыли мы на полноводный
Трехрусловый Вилюй.
С благословения милосердных духов
Мы благополучно миновали
Бурлящие белой пеной :
Высокие волны великих порогов
Могучего Хана.
Но, видно, Судьбой предначертано нам
На девять суток застрять в водовороте,
Не имея возможности сдвинуться
Ни направо, ни налево.
Наш крепкий плот,
Сооруженный из шестидесяти отборных
Огромных столетних сосен,
Плененный могучим Вилюем,
Уже был готов рассыпаться
На отдельные бревна.
Вязки, сплетенные из гибких,
Сырых ивовых стволов,
Начали расплетаться,
Теряя былую крепость.
Начал и я терять самообладание
И присутствие духа.
И вот настал день, когда солнца луч
Показался трижды желанным.
Но в мыслях моих не мелькнуло,
Что напрасно была жизнь мною прожита,
Что напрасно в детстве
Не сгинул в дремучем лесу.
И если суждено
Оборваться нити жизни моей
Вместе с женой молодой,
Если суждено кануть в пучину темную,
Если суждено разбиться о скалы,
То склонюсь пред судьбою без страха.
Но хотел бы я знать
Один ответ на вопрос,
Который меня терзал:
Чем я прогневал
Духов земли, воды и огня?
Я вел жизнь праведную:
Не нарушая законов природы,
Лучшими яствами
Всегда угощал духов огня.
Не помню, чтоб в гневе
Хлопал дверью дома родного,
Выходя из него,
Оставлял доброе слово
Любимым родителям моим.
В честь духов Земли
Аан Алахчын и Айыы Нэбэдин
Священную березу родного аласа
Украшал в начале лета
Соломой семицветной.
И всегда, когда являлся
В лесное царство Байаная,
Разводил костер в честь мудрого духа,
Бросая куски жирного мяса или ложку масла,
И смиренно проспл удачи в охоте.
Ни словом обидным, ни взглядом колючим
Не обижал ни малых, ни старых.
Чтил обычаи предков:
На заре не кричал, при ветре не орал,
Все живое для меня
Было священно и свято:
И нежный цветок на лугу,
И лесной муравей —
Вечный труженик земли!
Украсть для меня — то же,
Что лишиться десяти пальцев своих!
Соврать для меня — то же,
Что лишиться языка своего!
Не пойму, о духи, чье проклятье,
Чья черная злоба и зависть
Настигла меня в этот час.
Может это Эрбэйээн — дух порога —
Эрбэнтэй Бэргэн в беличьей дошке,
С рукавицами, сшитыми из передних лапок белки,
С торбосами, сшитыми из задних лапок белки?
Может, он разгневался,
Что я перешел ему дорогу
В неположенном месте?
А, может, это дух порога Большой Хан —
Суровый Чаныйа Хан,
Восседающим на зеленом ковре?
Может, не понравилось ему,
Что мы проскочили его кипящие
Белой пеной волны?
А быть может это дух Малого Хана?
Младший брат сурового Чаныйа Хана,
Восседающий на зеленом ковре,
Решил испытать меня?
О всемогущие, о Всевидящие духи!
Кто бы это ни был — прошу, умоляю:
Уймите свой гнев и пыл,
Размягчитесь, как печень налима,
Как лисица огненно-рыжая, притаитесь,
Дайте мне возможность
Из плена вырваться!
Укажите дорогу!
Закончив петь тойук, Тит Лыткин прислушался — голоса, повторяющего за ним слова, не было слышно. Лучи восходящего солнца осветили вершины гор, и со стороны устья Малой Ботуобии с криком летела белая чайка. Не долетев до плота, она резко нырнула в воду, и на этом месте появились вначале маленькие округлые волны, которые стали постепенно увеличиваться и, когда достигли плота, поднялся ветер. Плот был вынесен на стремнину реки и сильным течением его понесло вниз. Лыткин разбудил своих спутников, затем подложил дров в костер, угостил духов и лег спать. Проспал он почти сутки... Так закончил свой рассказ наш любимый олонхосут, и мы, дети, затаив дыхание, слушали его.
... Когда геологи подплыли к нам, мы сели на плот и отправились вместе с ними в сторону Сюльдюкара. Через пятнадцать километров слева появилась огромная гора, и я пояснил спутникам, что начинается верхняя граница Малого Хана. Алексей Коненкин тут же отдал распоряжение:
— Все по местам! До конца переката беспрекословно выполнять все указания нашего проводника Алексея Амбросьева!
Сразу же к четырем восьмиметровым веслам встали по три человека. Алексей Амбросьев, как командир, сел на самую середину плота на груз — здесь был лучший обзор. Молодые парни ловко и расторопно управляли огромными веслами, тяжело груженный плот благополучно преодолел все опасные места на пороге и в полдень приплыл к устью Сюльдюкарки, которая впадает в Вилюй. А с устья эта речушка на добрых десять километров бежит по каменистому ущелью, затем горы отступают и местность становится плоской с многочисленными травяными речушками и марями. Это были родовые земли эвенков Саввиновых — они пасли оленей.
В устье Сюльдюкарки археологи нашли древнее поселение. А у его истоков расположилось озеро Садын, в честь которого получил свое название наслег. Однако у самого озера люди не селились, так как вокруг него не было сенокосных угодий, но само озеро славилось вкусными карасями, и на подледный лов приезжали из отдаленных улусов. Один из моих знакомых, Ф. В. Антонов, рассказал как-то мне об одной рыбалке, в которой он, еще мальчишкой, принял участие. Организовал ее купец из Мэйика Трофим Попов со своим зятем Никулааска. Выловленную рыбу должны были отвезти на бодайбинские прииски, куда постоянно якутские купцы перегоняли скот для продажи. Приехало более двухсот человек из Мэгэдяка, Мэлэкэ, Мэйикэ и других наслегов, разместили вокруг озера домики (уроса) из оленьей замши и палатки из зипуна. Были тут и эвены — родственники богача Баданая, родня князя Ыксааная и другие. Срубили молодые березки, изготовили из них специальные палки — нырыы и вручили их загонщикам, расставив всех по местам. Два невода — один купца Попова, второй мэгэдинцев установили в одном конце озера и стали гнать карасей в сторону неводов с другого конца озера. Пешней долбили лунки, загонщики опускали туда нырыы и шуровали ими. Со дна поднимался ил, и создавался сильный шумовой эффект от плеска воды, от треска льда, когда нырыы касались краев лунок, которые долбили ряд за рядом. Загонщики с нырыы перебегали с одной линии на другую, смех, крики, шум создавали нескончаемый гул, который стоял над озером весь день...
У мэгэдинцев и мэйикинцев пешни были трехгранными — изготовлены якутскими мастерами и обувь была кожаной. Это давало им преимущество в сравнении с садынцами. Трехгранная пешня быстрее крошит лед, а кожаная обувь меньше намокает. У садынских эвенов пешни были плоскими, а обувь меховой и им приходилось проявлять осторожность, чтоб не замочить обувь. И, закончив лов первыми, мэгэдинцы и мэйикинцы начали подтрунивать над отстающими, но те не обращали внимания на насмешки и продолжали работать молча и сосредоточенно и вскоре тоже завершили работу.
Когда приподняли два невода, все ахнули: мотни были забиты до отказа крупными жирными карасями. Вздох облегчения пронесся над огромной толпой, и у изрядно промерзших рыбаков поднялось настроение. «Бабушка нынче расщедрилась», — раздавалось отовсюду. Купцы открыли бутылку водки, угостили духа озера и сами выпили. Все приступили к погрузке рыбы: меркой-черпаком грузили карасей в специально приспособленные на санях ящики. Бедняки заволновались, то в одном, то в другом месте стали слышны приглушенные возгласы: «Опять богачи гребут все себе, нам ничего не останется». Купец Трофим перестал даже разговаривать от волнения и, стоя у невода в волчьей шубе, жестами руководил погрузкой.
Один старый многодетный эвенк взял свой кожаный мешок, подошел к большой проруби (чардаату) и стал просить, чтоб ему выделили немного карасей. Грузчики под одобрительными взглядами богачей как бы ненароком столкнули старика в ледяную воду. Потом с трех сторон подхватили барахтающегося деда, вытащили его из чардаата и кинули прямо под ноги купцу. Промокший, как ондатра, старик взмолился:
— Видишь, что творят твои люди? Уйми их.
В ответ купец заорал:
— Так тебе и надо! Не будешь в следующий раз жадничать. Как работать — так тебя не видно, как делить добычу, так ты первым прискакал!
Ничего не ответил старик купцу, с трудом поднялся и, сгорбившись, заковылял к своей палатке. Он был тяжело болен, у него была непроходимость пищевода, и ни есть, ни пить он уже не мог. Но зато его жена и дети работали со всеми наравне.
Силач эвенк Иван Саппарак, наблюдавший эту картину, не стерпел надругательства над стариком. Он решительно шагнул к купцу и резко произнес:
— А ты стал жадным до такой степени, что скоро забудешь, что такое человечность. Хватит тебе рыбы, оставшуюся подели всем поровну!
Все замерли. Дерзость молодого эвенка поразила и собравшихся, и самого Трофима Попова. Еще никто, нигде, ни разу не осмеливался дерзить ему — под его суровым взглядом все дрожали. А тут... какой-то вшивый бедняк, оборванец, да еще при таком скоплении народа, да еще повысил голос на него...
— Ах ты негодный бездельник! Ты еще будешь учить меня уму- разуму! Не видать вам карасей, как своих ушей! Слышали? И убирайся с глаз моих долой! В-о-о-о-н!
Замерли присутствующие и опечалились, что ничего не достанется им и на этот раз... Но тут произошло событие, которого никто не ожидал: из толпы стремительно выскочил почти двухметрового роста Степан Келгерюття и своей пешней разорвал мотню купеческого невода, полную крупных карасей, и они все устремились в озеро. Все опешили: невод пустел на глазах. А Степан Келгерюття с Иваном Саппараком, воспользовавшись всеобщим замешательством, забрали несколько саней, доверху груженных карасями, и умчались подальше от озера... И после этого случая купец Трофим Попов больше на рыбалку на озеро Садын не ездил.
...Между тем наш плот доплыл до устья Сюльдюкарки и пришвартовался к берегу. Совсем рядом стоял склад сельпо. Мы поговорили с завмагом, с руководителями наслега, и нам быстро отпустили все необходимые продукты. Их быстро погрузили на плот — и вскоре довольные геологи отчалили от берега. Заботы о продовольствии были сняты. Впереди была Великая Цель...
Я распрощался со своими новыми знакомыми — Юрием Хабардиным, Борисом Скорбилиным, Сергеем Бесперстиковым и другими...
Комментариев нет:
Отправить комментарий