В 1946 году, когда еще не был ликвидирован Садынский район, меня, инструктора районного Совета, направили работать председателем Садынского наслега. Таким образом, я осел на родине жены. Что собой представлял наслег? Из 400 человек одна треть — эвенки — вели кочевой образ жизни. Функционировали две небольшие сельскохозяйственные артели типа подсобных хозяйств. Основными направлениями хозяйства были охота и оленеводство, имена охотников хорошо знали все в округе: они сдавали много «мягкого золота» для валютного фонда страны. И еще мы помогали по договору Аэрогеодезическому предприятию, которое вело работы по составлению первой карты Якутии. Геодезисты строили деревянные вышки высотой
Мы старались привить и эвенкам, особенно пожилым и больным, оседлый образ жизни. Открыли фельдшерско-акушерский пункт, установили радиосвязь с районным центром, построили звероферму по выращиванию серебристо-черных лисиц. Но нас пугала неопределенность нашего будущего. Во-первых, после ухода строителей вышек мы не могли более эффективно использовать свой гужевой транспорт. Во-вторых, из-за бездорожья и большой удаленности от районного центра — села Сунтар, к которому закрепили нас в прошлом году, ощутимой помощи ждать не приходилось...
Весна 1948 года. Отгрохотали ледяные канонады на Вилюе. Убежали вслед за половодьем последние льдинки, и река, очищенная и умиротворенная, спокойно входила в свои берега... В один из вечеров, занимаясь хозяйственными делами, я увидел, как к дому двое подводят лошадь, на которой как-то неестественно то ли сидел, то ли полулежал человек. Я узнал Илью Васильева и Николая Андреева, которые должны были заниматься сплавом стройматериалов для Сунтарского промкомбината. Их должно было быть трое... От предчувствия чего-то страшного у меня похолодело в груди. «Что-то случилось на лесоделяне», — мелькнула мысль, и я выскочил навстречу пришельцам. Каково же было мое удивление, когда я рассмотрел совершенно незнакомого мужчину — русского, судя по внешнему облику. Его сняли с лошади и под руки повели в дом. Он совершенно не держался на ногах.
— Кто это? — спросил я нетерпеливо.
— Кажется, с того пропавшего самолета, — ответили Илья и Николай, — Ты поговори с ним, разберись, а мы пойдем.
Я тут же послал детей, которые с любопытством вглядывались в незнакомца, к фельдшеру. О нем хочется сказать несколько слов... Жил он раньше в Тойбохое, и нам стоило немалого труда, чтобы уломать районное руководство направить его в наш наслег. Целителя Семенова долго ждать не пришлось. Наблюдая, как он осматривал незнакомца, я вспомнил, что в народе о нем говорят: «Если Семенов взялся лечить — то обязательно спасет человека».
Целитель качал головой, осматривая ослабевшего больного, вздыхал, затем, собрав инструмент, велел давать ему малыми дозами жидкую пищу и обязательно попарить в бане.
Мы выполнили все рекомендации Семенова. Но прежде чем вести его в баню, я отправился в магазин и купил пару нижнего белья и синий хлопчатобумажный костюм. Он оказался великоватым, и пришлось закатать рукава. После двух тяжелых процедур — еды и бани — человек заснул. А на следующий день его состояние явно улучшилось: лицо просветлело, заблестели глаза. Хоть и шепотом, он мог говорить. Осознав, что он живой, незнакомец так разволновался, что не захотел больше лежать — приподнялся на кровати, помассировал пальцы рук, ощупал веки, лицо, грудь, живот. Потом осторожно приподнял ноги и опустил их вниз, на пол. Попытался сделать шаг, другой — и устало присел, прислонившись к стене. Затем медленно, глухо, неторопливо стал рассказывать:
— Я из Амакинки. Работаю заместителем начальника экспедиции. Наша база в Ербогачене Иркутской области.
После продолжительной паузы, переведя дыхание, он представился:
— Куницын Петр Иванович.
Я не торопил его — знал, что каждое слово, которое он произносит, дается ему с трудом. И несколько дней, пока Петр Иванович выздоравливал, он вспоминал страшную трагическую историю, которая произошла с ним.
— Самолет, на котором мы летели, потерпел аварию... Не знаю, какому богу молиться, что послал ваших товарищей и они спасли меня... от смерти, — от волнения голос Куницына прервался, и он смахнул с впалых щек непрошеные слезы.
Отдохнув, Куницын попытался вновь встать и сделать хоть несколько шагов по комнате, но сил ему опять не хватило, и он, облокотившись на спинку стула, постоял немного, потом медленно присел. Руки и колени у него дрожали. Но, как бы плохо он себя ни чувствовал, желание продолжать свой рассказ у него не иссякло. Так, я узнал, что 16 марта 1948 года на ПО-2 из Ноканно, эвенкийского стойбища на Нижней Тунгуске, в Ербогачен, на базу экспедиции, вылетели трое: летчик Иннокентий Куницын, молодой кинооператор Восточно-Сибирской киностудии Евгений Моисеевич Кельман и Петр Иванович. Летчик был опытным — майор в отставке, участник Великой Отечественной, имел немало боевых наград. Обслуживал он экспедицию, которой руководил И.И. Сафьянников, а техруком был М.М. Одинцов. В экспедиции было организовано три партии, и двое Куницыных ежедневно к ним летали...
Когда самолет набрал высоту, поднялась пурга. Его трясло, швыряло как щепку, видимости не было никакой — и они сбились с маршрута, долго летели наугад. Но вот машина чихнула раз, другой — и жуткая тишина окутала самолет. Стало ясно — кончилось горючее. Были они в это время в районе какой-то реки и решили сесть на одно из двух озер. Посадка была удачной.
На следующий день, когда я освободился от дел, а Куницын отдохнул, он продолжил рассказ.
— Мы были уверены, что нас обязательно будут искать и найдут. Поэтому по ночам прямо на озере мы жгли костры. Но нас крайне огорчило и озадачило, что в течение нескольких дней не было слышно гула поисковых самолетов. Распределили обязанности: один из нас оставался на месте приземления, а двое других спускались по реке в поисках тропинок или каких-либо следов. Но все было напрасно. Глухое безмолвие окружало нас... С первых же дней нужно было решать продовольственный вопрос, который стоял остро. Кеша с Женей изучали окрестности и одновременно собирали шиповник, который рос по берегу речки. К их приходу у меня уже был готов «чай» — в кипяток я добавлял внутренний коричневый слой бересты, отчего он становился похожим на густо заваренный чай. Но урожай был невелик — не более десятка ягод они могли собрать за целый день — их почему-то не было. Каким вкусным был чай с шиповником!
Как-то, исследуя западный берег озера в поисках кустов шиповника, я увидел лосиху с лосенком, поедающих ивняк. Наутро я спросил Женю, как он смотрит на то, чтобы поохотиться на лосиху, но он отсоветовал это делать.
— Наша жизненно важная задача — убить одного зверя, чтоб выжить. Поэтому все должно быть тщательно продумано, чтоб не упустить ни одного шанса, все сделать наверняка. Иначе мы пропадем. Над о, чтобы в течение недели привыкли к нам, подпускали хотя бы на расстояние выстрела из пистолета — сто метров.
Потом он сам сходил на озеро и вернулся с радостным известием, что лосиха с лосенком пасутся на том же месте и не испугались, увидев его.
Потеряв надежду на то, что нас найдут, мы вновь обрели надежду выжить, если удастся убить зверя. Силы уже иссякали, нестерпимо болел кишечник. Спасала только ежедневная клизма, которую нам делал Кеша водой с помощью шланга от бензобака из нашего ПО-2...
Чтобы лоси привыкли к нам, мы по два раза в день приходили к западному берегу озера, с каждым разом удлиняя протоптанную тропу таким образом, чтоб укоротить путь к месту, где постоянно в ивняке они паслись. Все наши мысли были об этой трудной «операции». Кеша скрупулезно следил за направлением ветра. Если он дул в сторону лосей, то мы не делали попыток приблизиться к ним. К сожалению, часто дул южный ветер, и мы ходили на озеро крадучись и не пытались приблизиться к животным.
Когда ждешь чего-то, то часы кажутся длиннее суток. И однажды утром, когда наше терпение уже было на пределе, Кеша стал готовить свой пистолет «ТТ» к предстоящей охоте. Мы думали, что он пойдет один, но он взял с собой нас, безоружных. Мы шли следом за ним очень осторожно и медленно приближались к лосям по хорошо протоптанной тропе. Она была проложена параллельно лосиной, но со стороны леса. Неожиданно я увидел лосенка с большими, как локатор, ушами. От волнения сердце заколотилось — кажется, вот-вот выскочит из груди. Запершило в горле. Хорошо, что никто из нас не кашлял, только у всех сильно текло из носа. Мы шли, потихоньку шмыгая носами... Кеша, дойдя до места, где был лосенок, не останавливался, а продолжал идти дальше по тропе в сторону леса. Максимально приблизившись к лосиной тропе, он подал мне куртку (я не заметил даже, когда он успел ее снять) и лег так, чтоб его не было видно. Потом знаком показал, чтобы мы вернулись обратно. Тогда я понял его замысел: лосенок, убегая, обязательно пробежит по своей тропе, совсем близко от того места, где лежал Кеша. Мы очень медленно, не отрывая взгляда от лосенка, возвращались по тропе. А когда дошли до середины озера, лосенок вдруг высоко поднял голову и помчался галопом в сторону леса. Затаив дыхание, мы ждали, когда лосенок добежит до того места, где залег Кеша. Показалось, что все напрасно: лосенок убежал в глубь леса. Наконец мы услышали выстрел. Я был уверен, что он не смог попасть в лосенка с большого расстояния, от отчаяния закрыл лицо руками и бросился навзничь на лед озера. Услышав далекий голос Кеши, поднял голову и увидел его. Подняв высоко обе руки, он кричал: «Ура! Ура! Ура!» и подзывал нас. Мы бросились бежать по узкой тропе. Сил было мало, и мы несколько раз падали и к лосенку подползли уже на четвереньках. Он лежал, вытянувшись вдоль тропы, — пуля попала прямо в сердце... Как мне передать ликующую радость! А Кеша радовался вдвойне. Он был хорошим стрелком во время войны, но здесь были другие обстоятельства: от голода и слабости дрожали руки, туманились глаза. И он хорошо понимал, что это вопрос жизни и смерти для всех нас — и чувство ответственности за всех нас сидело в нем глубоко. И оттого, что он не упустил этот единственный шанс, он радовался неимоверно.
После этих слов Петр Иванович надолго умолк, пытаясь унять волнение, достал носовой платок и вытер выступивший пот с лица. После ужина, отдохнув, он снова продолжил свое повествование.
— Мы с Женей стали поправляться, к нам постепенно стали возвращаться силы. Но с Кешей творилось что-то неладное. Ел он плохо, только делал вид, что ест, и с каждым днем слабел все больше и больше. Но виду не подавал, никогда не жаловался — наоборот, опекал и подбадривал нас. В народе говорят, что суровая зима, убегая на Север от теплой весны, прокляла первый весенний месяц март, предрекая, что он долго будет бороться со снегами, морозами и метелями. И март был коварным, переменчивым: ночью сильно морозило, а днем постоянно мела метель. Много сил уходило на поддержание огня. Мы продолжали также укреплять свою «материальную базу» — из бензобака соорудили емкость для кипятка, обтянули шалаш покрытием, которое содрали с крыльев самолета — и так спасались от ветра. Кусок стальной детали обмотали с одной стороны размягченным над огнем куском оргстекла, и получился нож. Нашли на берегу плоский камень-плитняк и наточили его. Нож получился прекрасный. Под снегом нашли сухой мох, настелили толстым слоем шалаш, чтоб было теплей. Так как одежда, моя и Жени, обгорела на костре, то многочисленные дыры не давали возможности согреться. Кеша всю ночь поддерживал костер, чтоб мы хоть немного могли заснуть.
Между тем весна брала свое: кое-где появились проталины, а на той косе, где мы искали камень для заточки самодельного ножа, обнажился берег. И как-то Кеша сказал мне:
— Сколько дней мы тут нежимся во «дворце Амака»! Пора браться за дело. Может, судьба нас специально забросила на месторождение алмазов, а мы тут сидим. Сходите на обнажившуюся косу, сделайте пробный шурф. Можно соорудить и маленькую фабрику — вы же видели, как это делается.
Я ходил по косе, прикидывал, что могу сделать, и ждал тепла... Время брало свое — наступили весенние теплые дни, снег заголубел, подтаял и осел, а на озере стал волнистым. По утрам слышался стук дятла по сухостою, на берега озера слетались белоснежные куропатки, где-то вдали в горельнике токовали тетерева, свистели тетерки. Все вокруг говорило о пробуждении природы, приближении весны. Мы уже догадались, что находимся не на Тунгуске, но все равно рядом была река, по ней весной можно сплавиться на плоту.
Петр Иванович говорил не торопясь, медленно, берег силы. Он поведал мне, что увидел на озере белую собаку. Выбежала она навстречу, внимательно всматривалась в него, но потом убежала в лес. Целый день бродили в надежде обнаружить хоть какой-ни- будь след, проваливаясь в снег, — но, так ничего и не обнаружив, вернулись в шалаш. Усталые, повалились на мох. Блеснувшая надежда на спасение оказалась миражом, отозвалась острой нестерпимой болью в их исстрадавшихся сердцах. Мясо лосенка ели экономно. Чтоб не выветрилось, они закопали его в сугроб, недалеко от места охоты. Но однажды Женя, когда пошел за очередной порцией мяса, ничего, кроме головы лося, не обнаружил — все унесла росомаха. Поискали они мясо поблизости, но так ничего и не нашли. Это был большой удар терпящим бедствие... Молча они переглянулись, потом Иннокентий Трофимович поднялся, расправил плечи и сказал:
— Орлы, не падайте духом, мы же у реки, не даст она нам умереть с голоду! Давайте будем ловить рыбу. Вы займитесь прорубью, а я поищу какую-нибудь пружину и сделаю крючок, а из кусочков мяса — наживку. В этой реке обязательно должна быть рыба.
И вот Петр Иванович с Женей сели на лед друг против друга и по очереди самодельным ножом начали долбить лед. Много сил и времени у них ушло на то, чтобы выдолбить лунку глубиной около метра. Иннокентий Трофимович смотрел, как они работают, потом предложил:
— Друзья, давайте на костре накалим докрасна камни и будем кидать в прорубь.
Все согласились с этим предложением. На берегу зажгли костер, накидали туда камней. Раскаленные камни клали на пени, сделанные из куска дерева, трухлявого внутри, и волоком подтаскивали к проруби и кидали их. Лед быстро таял, в воду бросали шарфы и выжимали их. Таким способом довольно быстро «прорубили» лед. Из мяса сделали наживку и опустили ее в воду. Ожидание было напряженным. Ни разу не дернулась удочка... Лопнула еще одна надежда, все молча поднялись в шалаш и легли отдыхать. Утром вновь спустились к реке. Оставленные на ночь удочки были пустыми. Решили попробовать «прорубить» таким же образом проруби и в других, более глубоких местах и порыбачить, но все было напрасным. Никаких признаков присутствия рыбы!
— Мясо у нас кончилось, — после перерыва, отдохнув, продолжал Петр Иванович, — Иннокентий Трофимович сильно сдал, исхудал и ослабел. Он уже почти не вставал со своей лежанки. Мы дежурили возле него по очереди. Погода наконец установилась, потеплело, кострили теперь только ночью. С болью я смотрел на друга и понимал: он окончательно сдал. Даже говорить ему было очень тяжело, и мы слова разбирали с трудом. Я надеялся услышать, что он передаст что-нибудь жене и детям, но сам завести разговор об этом не мог. Но Иннокентий Трофимович в те редкие минуты, когда мог говорить, только расспрашивал о наших делах... В теплые весенние дни, лежа на спине на мху, рассматривая проплывающие прозрачные облака, молча вспоминали свою прошлую жизнь, родных и близких... И однажды над нами, так низко, что можно было рассмотреть черные зрачки глаз, пролетел белый лебедь, сделал круг над нашим шалашом, медленно взмахивая большими сильными белыми крыльями, несколько раз закричал волнующе печально, затем, сделав еще несколько кругов над озером, продолжал свой одинокий путь на Север. Глядя на прекрасного лебедя, мы повеселели, приподнялись со своих лежанок и махали ему вслед руками до тех пор, пока он не исчез из виду. Я знал, что лебеди однолюбы и создают постоянные пары и, если кто-нибудь из них погибает, то оставшийся в живых в течение трех лет каждую весну будет прилетать на место гибели друга или подруги. Я вспомнил жену, и сердце больно заныло. Обернулся на Кешу — он лежал, бессильно опустив руки вдоль тела, непослушные, несмыкающиеся губы что-то шептали. Я наклонился:
— Я умираю, — дважды тихо прошептал он и закрыл глаза. Я положил руку ему на лоб и назвал по Имени, хотел сказать что-то утешительное. Но он уже был безнадежный. Второго мая мы с Женей осиротели...
Петр Иванович замолчал, и я увидел, как по лицу его катились слезы. Он вытер их тыльной стороной ладони. Я предложил ему продолжить рассказ завтра, ибо видел, каких усилий ему это стоило. Погасив лампу, я улегся, но долго не мог заснуть. Не спал и Петр Иванович, но я его больше не тревожил в этот вечер. На следующее утро я ушел на службу, а когда вернулся, решил заняться хозяйственными делами. Куницын порывался мне помочь, но я ему запретил что-либо делать: ему нужен был отдых. Мы поужинали, и я предложил ему продолжить свой рассказ о трагическом таежном плене, а сам занялся срочной работой. Голос моего нового знакомого звучал глухо, и если мне нужно было отойти в противоположный конец комнаты, то я слышал только шелест...
— Из самолета нужно было вынести то, что могло нам пригодиться. Но идти туда нужно в валенках и по талой воде. Оттуда мы притащили трос и провода. Погода стояла теплая, причем было не холодно и ночью. Весело журчали ручьи, над озером кружилась стая весенних уток.
У нас давно ничего съестного не было, мы опухли, из носа постоянно текло. Странно, что мы не испытывали чувства голода. Но за кишечником следили, делали ежедневно клизмы. Ноги совершенно ослабли, нам уже сложно было ходить, хотелось только лежать и не шевелиться. Но мы отдавали себе отчет, что это может быть конец, и заставляли себя шевелиться. Не было сил даже из пистолета пристрелить хоть одну утку: дрожали руки, мы не только не могли прицелиться, но даже направить это легкое оружие.
Уровень воды в реке резко поднялся, появились забереги, и лед растрескивался: началась его подвижка. При помощи длинной сухой жерди, приготовленной заранее, мы выловили крепкий кусок льда и стали готовиться к сплаву. В одном конце льдины при помощи раскаленных камней сделали дырку и продернули в нее трос. Из трухи и еловых лапок соорудили лежаки, в клеенчатое покрытие крыла завернули останки покойного Иннокентия Трофимовича и положили его на льдину. Закончив все приготовления к отплытию, как путешественники, пускающиеся в дальний путь, мы присели рядом на бревнышке и затем, отвязав трос, сели на льдину и длинным шестом оттолкнулись от берега. Льдину подхватило стремительное течение, закружило-завертело и понесло вниз по реке — деревья на берегу реки замелькали... Кто может предугадать свою судьбу? Мы были довольны тем, что план, вынашиваемый нами долгое время, осуществился, и сейчас мы сможем выкарабкаться из сорокашестидневного таежного плена.
Женя был в приподнятом настроении, весь был охвачен азартом быстрого сплава и от избытка чувств замурлыкал какую-то песенку.
Вдруг река резко свернула на север. Не успели мы опомниться, как быстрое течение вынесло наш ледяной плот к образовавшемуся впереди затору. Предположив, что большая льдина, которая неслась за нами, могла удариться о наш ледяной плот, Женя длинным шестом хотел упереться об эту льдину. Но шест скользнул по поверхности льда, и Женя, не устояв, с размаху нырнул в холодный бурлящий поток и сразу же исчез под наплывшими льдинами. Вскоре наш плот оказался со всех сторон прижат льдами... Ужас охватил меня, слезы залили лицо от горя и бессилия... Но даже предаться горю не было у меня времени — надо было немедленно принимать решение, ибо я сразу не понял опасность своего положения: образовавшийся затор мог пробить только резкий подъем воды — и даже в этом случае нельзя было рассчитывать на дальнейший сплав на этой льдине. Единственный коробок спичек завернул я в свой шарфик и положил в шапку. Чтобы она не свалилась с головы, туго завязал шапку под подбородком, на поясе закрепил пистолет с кобурой и, надеясь на два шеста, решил по льдинам доползти до берега. Когда я немного отдалился от своей льдины, нечаянно упустил один шест. И обнаружил, что льдины все так крепко прижаты друг к другу быстрым течением, что могли бы удержать любого. Пользуясь этим, я с огромным усилием перетаскал с плота на берег свои пожитки, завернутый в клеенчатую ткань труп своего товарища. И свалился, потеряв сознание...
Чтобы плыть дальше, нужно было соорудить деревянный плот. Топора у меня не было, но зато были спички. Но мне ничего не хотелось делать. Страшная апатия обрушилась на меня, хотелось лежать, закрыв глаза, и не шевелиться. Но надо было двигаться. К счастью, рядом с берегом стояли две сухие ели. Под одной из них я разжег костер и присел рядом. Размякнув от живительного тепла, задремал. А когда проснулся, костер уже потухал, а ствол ели на уровне костра обгорел, но еще удерживал дерево. Батюшки, да во сне меня могло бы придавить падающим деревом! Разметив шагами длину, я в трех местах разжег костер и только после этого позволил себе лечь. Когда проснулся, все костры уже погасли. У основания, где ствол был потолще, огонь не успел пережечь дерево, но в двух местах, где ствол потоньше, получилось два хороших бревна с заостренными обгоревшими концами. Работа была сделана неплохо, это меня воодушевило, я снова разжег костер у недообгоревшего ствола, а второй соорудил у основания другой ели. А сам отошел в безопасное место и лег. Не помню сколько дней и ночей я провозился — все перепуталось в моей памяти. Представляю, как я выглядел — в ободранной одежде, весь в саже... Наконец при помощи троса я связал шесть бревен в плот.
Во рту маковой росинки не было. Но благодаря моей бывшей полноте и крепкому телосложению я смог выдержать столь длительное голодание. Надо было спешить: я боялся, что вода в реке спадет и тогда я уже не смогу сплавиться по этой речке. Но мои силы были на исходе, ноги еле шевелились, я в основном передвигался на четвереньках. Привязал к плоту труп товарища, настелил на бревна мох, чтоб удобно было лежать или сидеть, отвязал плот и шестом оттолкнулся от берега. Легкий, сооруженный из сухих еловых бревен плот, подхваченный течением, устремился вниз. Я лежал на животе, время от времени проваливаясь в пустоту и теряя сознание... Придя в себя, хотел сесть и обнаружил, что плот медленно плывет вдоль берега. Можно было сойти на берег, согреть воду для питья и клизмы, но сил на это у меня не было. Впереди, у самой воды, показался большой почерневший пень. Но это был медведь! Он учуял запах и дожидался на берегу, когда плот будет проплывать мимо, чтоб вытащить «добычу» на берег. Но тут «добыча» зашевелилась. Я не испугался — только уж очень не хотелось живьем попасть зверю в пасть. Увидев, что я живой, медведь быстро поднялся и побежал в сторону леса. А я на всякий случай достал пистолет и, удерживая его двумя руками, выстрелил два раза ему вслед. А потом лег ничком на плот. И снова течением вынесло его на стремнину. Не знаю, сколько времени я так пролежал, но, открыв глаза, увидел, что плот опять плывет рядом с берегом и как будто мимо того места, где я в первый раз увидел медведя. Я подумал, что начались галлюцинации. Но не имел я права умереть, ибо я был единственным из нас троих, кто должен был поведать о приключившемся с нами... Но это были не галлюцинации — я попал в водоворот!
Когда течением плот относило подальше от берега, я, чтобы вырваться из плена водоворота, старался грести к середине реки. Но все мои усилия были напрасными. Обессилев, я опять упал...
Было невыносимо и от пронизывающего ветра, и от холода, исходящего от льдин и ледяной воды. Холод пробудил почему-то чувство голода, и я вспомнил о медведе. Смог бы выстрелить в него, находясь на плоту в тот момент, когда он был у берега? И даже убить его? А если мне другой зверь попадется — почему бы не испытать судьбу? Неужели Бог, столько раз спасавший меня, не захочет это сделать еще раз?! Не протянет руку помощи? Только бы плот приблизился снова к берегу! Веревку, которую мы сделали из размотанного троса, привязанную к плоту, я перекинул через плечо: Вот все ближе и ближе берег. Вот уже коснулся плот его одним боком... Из последних сил я уперся шестом в низко растущий кустарник и тут же стал карабкаться вверх. Но подтянуть плот у меня не хватило сил: он был очень тяжелым. В метре от него лежала ель, свалившаяся поперек склона. Я хотел подтянуться до нее, но наплывающие на плот льдины потянули его вниз. Меня, уцепившегося за веревку, протащило по камням. Я успел схватить руками какой-то корень. Теряя сознание, почувствовал, что лечу куда-то.
Петр Иванович остановился, попил воды, отдохнул немного и рассказал, что когда он пришел в себя и открыл глаза, то увидел, что обе руки у него шевелились, но тела он не ощущал — оно словно вмерзло в лед. А я вспомнил известную якутскую поговорку: мокрая бечевка не рвется... Резким рывком Куницын отодрал тело ото льда. Светило яркое солнце, и он увидел, что плывет на маленькой льдине, а рядом, ведомый веревкой, перекинутой через его плечо, плыл плот. К счастью, когда он падал с обрыва, под ним оказалась льдина, которая спасла ему жизнь. Веревкой он подтянул плот вплотную к себе и перебрался на него. Рядом бродила смерть, а надежды на спасение не было никакой. Надежда была только на то, что в случае его гибели люди найдут плот. Поэтому он крепко обвязал веревкой, уже выдержавшей испытание, себя за поясницу. Укрепил и труп покойного друга. И корил себя, что пока был в сознании, не записал главного, что с ними тремя произошло в тайге. А теперь на это нет уже никаких сил... По рассказу Куницына я представил место, по которому он плыл. От устья Чайдааха тридцать километров Большая Ботуобия протекает по узкому каменному ущелью, по которому не только на плоту, но и пешком по берегу трудно пройти. И просто невероятно, как мог маленький плот благополучно проскочить это грозное каменное ущелье!
— Я открыл глаза, когда почувствовал на руках и лице теплые солнечные лучи и увидел, что плот несется по большой широкой реке, — взволнованно продолжал Петр Иванович.
— Ваш плот вышел на трехрусловой Глухой Вилюй!
— Я плыл вдоль левого берега прямо на север. Шуба из овчины вся промокла, отяжелела, вся моя одежда тоже промокла — сухого на мне ничего не было — промокли спички и мне нечем было развести костер. Почему, лежа на плоту, я так промок? И когда это произошло?
— Да вас захлестнула волна! Я хорошо знаю эти места и поражаюсь, как не раздавило ваш плот в каменном ущелье и как волны не снесли вас за борт... Но продолжайте, продолжайте, дорогой Петр Иванович!
— Пригрело солнце, мокрая одежда моя парила. Я подумал: неужели на берегу такой реки никто не живет? Искорка надежды опять засветилась в моей душе. И тут, за очередным поворотом, я увидел строения: избу, сараи, навес... Неужели опять галлюцинация? Нет, четко различился такой милый сердцу голубоватый дымок! Я привстал на четвереньки и крикнул: «Добрые люди, спасите!». Но разве у меня были силы на крик? Из горла вырывались лишь слабые хриплые звуки. Опять закружилась голова, и я рухнул на плот...
Когда я пришел в себя, вечерело и с севера дул холодный пронизывающий ветер. Среди вынесенных течением на берег льдин сиротливо примостился и маленький деревянный плот. Я пошевелился — с бортика вспорхнула испуганная трясогузка, решившая устроить себе здесь временное жилье. Моя одежда затвердела, как доспехи богатыря. Дрожа от холода, я встал, привязал к шесту, воткнутому между льдин, плот. Потом взял Женину полевую сумку, где лежал его фотоаппарат, и начал ползком карабкаться на льды. Одолел первый уступ, второй осилить не смог — пришлось вернуться и оставить полевую сумку. Отдохнул и уже налегке снова на четвереньках пополз на берег. И вот она — земля! От радости я набрал полную горсть земли и поцеловал ее. Потом полежал, отдохнул и снова пополз, с трудом преодолевая крутой склон. И наконец ткнулся лбом в изгородь! Ухватился руками за жердь — и опять силы покинули меня. Теряя сознание, я подумал: «Если есть изгородь, то рано или поздно придет сюда человек и предаст мой прах земле». А когда открыл глаза солнце стояло высоко. Перелетая с дерева на дерево, неустанно куковали кукушки. Рядом со мной, прямо под изгородью, голубели распустившиеся подснежники. Неудержимо захотелось ощутить запах цветка, но стало жалко лишать его жизни. Я подполз и опустил голову к чашечке цветка, но никакого запаха не ощутил. Оказывается, заложило нос, и я дышал ртом...
Размокший и рассыпавшийся коробок и отсыревшие спички я приладил меж жердей, чтоб они высохли. Выдернутым из изгороди колом стал стучать по жердям — может, кто-нибудь услышит? Но кол выпал из рук, а кричать тоже сил не было. И я опять потерял сознание. А проснулся от лая — рядом со мной топтался маленький щенок с белой грудкой и облаивал меня. Я протянул ему руку, но он испуганно отбежал назад. К шее его была привязана досточка, и когда он бежал, она била его по передним лапам. А я полз за ним — прямо к избе...
Я знал, кто жил там, в устье Большой Ботуобии: это был Лев Данилов, слепой на оба глаза, с женой Катериной и незамужней дочерью Майей. Под их присмотром находилось более двадцати коров колхоза «Кысыл партизан». Весь комплекс работ они выполняли сами. Майя прокладывала дорогу к стогу с сеном, а отец на воле перевозил его. Несмотря на слепоту Лев Данилов сам занимался заготовкой дров на зиму, ездил в лес, рубил, пилил, привозил домой. Летом управлял лодкой и рыбачил. Иногда поднимался вверх по реке и, улавливая шум воды на Большом Хане, ловил рыбу прямо под самым перекатом.
Дочь на олене или лошади ездила в Улуу-Того, который находился в сорока километрах от них. На таком же расстоянии жили соседи в местности Ахтаранда Терде. Проезжающие в село Туой-Хая просили старика перевезти их на противоположный берег. Появление человека в этой глуши было целым событием. Семья знала когда, куда, кто и зачем поехал и когда вернется. И вот однажды утром, работая в хотоне, услышали они чей-то голос.
Выглянули и увидели плывущий по реке маленький плот, на котором полулежал человек. Он что-то прокричал, лег на плот и проплыл дальше. Обычно плоты, спускающиеся иногда с Туой-Хаи, были большими, крепкими, ведь им приходилось преодолевать перекат Большой Хан. И всегда на плоту было несколько человек. Но по Большой Ботуобии никто еще не рискнул плыть! И пешком из Туой-Хаи в это время никто не мог прийти. Лев, Катерина и Майя не находили ответы на вопросы: почему уставший и наверняка проголодавшийся путник не пристал, чтобы поесть и отдохнуть? А если это беглый, то он не должен был подавать голос, а должен был проплыть незаметно. Кто он?
Вечером Катерина с Майей, выйдя из хотона, где собиралась отелиться одна из коров, увидели, что по берегу к дому ползло какое-то существо, похожее одновременно и на человека, и на зверя. Он был весь в грязи, и нельзя было определить, как и во что он одет и сколько ему лет. Существо доползло до дома, открыло дверь и вошло в избу. Мать с дочерью испуганно переглянулись и не входили в дом, пока не услышали голос хозяина. Войдя в дом, они увидели, что это русский. Сняв пояс с пистолетом, он подал его слепому старику. И произнес какие-то слова. Они поняли два из них: «авария» и «самолет».
Лев чуткими своими пальцами «осмотрел» незнакомца, потом велел постелить на кровать оленью шкуру, взял его на руки, как маленького ребенка, и перенес на кровать. Жене приказал высушить одежду, приставил ко рту кружку с парным молоком. Незнакомец выпил молоко и уснул крепким сном. Старик спрятал пистолет с поясом под свою подушку и сказал домашним:
— Случилось что-то ужасное. И мы не можем просто сидеть и смотреть на это. Надо сообщить в сельсовет об этом человеке. Сходи, Майя, к лесорубам, у них есть лошади, пусть они съездят и сообщат о незнакомце.
Майя тут же собралась и вышла. Вода на Вилюе была еще высокой, и ручьи были полноводными. Девушка поняла, что это какой-то исключительный случай, неизвестно ещё, кто он такой, этот незнакомец, может известный разбойник. И никаких остановок себе не позволяла, шла через ручьи даже по пояс в воде и довольно быстро преодолела десять километров от дома до деляны, где работали лесорубы. Нашла троих: фронтовика Николая Спиридонова, председателя ревизионной комиссии колхоза Николая Андреева и колхозника Илью Васильева. Решили в сельсовет не ехать — с одним втроем справятся — а сразу привезти его. Вооружившись тозовкой и дробовиком, рано утром на лошадях они прискакали к Даниловым. Сами не стали заходить в дом, а отправили Майю на разведку. Оказалось, что незнакомец утром выпил кружку молока и снова заснул. Лесорубы вошли в дом и сели завтракать. Куницын проснулся и поздоровался с вновь прибывшими людьми тихим голосом.
Из всех троих по-русски понимал только Николай Андреев, ему и выпала роль переводчика.
— Как можете доказать, что вы из пропавшего экспедиционного самолета? — спросил он Куницына.
— Недалеко отсюда стоит привязанный к шесту плот. К нему привязан труп летчика. Там в моей полевой сумке есть доверенность, выданная на мое имя, и экспедиционная печать. Сходим посмотрим.
Известие, что на плоту находится труп, всех ошеломило. Катерина внесла и отдала высушенную и вычищенную одежду. Куницын оделся, его посадили на коня.
Уровень воды поднялся, но ни льдин, ни плота на реке уже не было. Пришлось вернуться в дом, дали Куницыну еще возможность отдохнуть, переночевали у Даниловых. Собирая в путь незнакомца, хозяева наполнили один туесок кипяченым молоком, второй — жидкой манной кашей, чтоб покормить в пути ослабевшего Петра Ивановича. Лесорубы заботливо, как за малым ребенком, ухаживали за ним. Они привезли его ко мне...
Все вопросы, связанные с Куницыным, были мной решены — те, конечно, что от меня зависели. Я связался с председателями двух колхозов, договорился, что Николай Андреев и Илья Васильев будут сопровождать Куницына в Вилючан, а заодно должны поискать исчезнувший плот. Им отдали старую лодку, которую они за сутки отремонтировали и сразу же отплыли. Они устраивали кратковременные остановки везде, где жили на берегу Вилюя люди, и расспрашивали их о плоте. Но ни на правом, ни на левом берегу никто ничего не видел.
Уже в день отплытия погода испортилась: ветер дул против течения, поднимались большие волны, которые сильно изматывали гребцов, самодельные деревянные весла натирали мозоли. Но, несмотря на почти постоянно идущие дожди, они не останавливались и через несколько суток доплыли до центра Вилючанского наслега Хордогой. Окрепший Куницын пришел к председателю сельсовета Н.К. Подрясову похлопотать, чтоб Андреева и Васильева отправили вовремя домой.
А между тем новость, что люди, спустившиеся с Улуу-Того, ищут плот с трупом погибшего летчика, облетела все село. Две подруги — жены моих знакомых Фаина Тукайнова и Прасковья Моякунова — с биноклем в руках наблюдали за всем проплывающим по широкой полноводной реке — бревнами, пнями, льдами, несущими на себе песок и камни, — результат их прохода через Большой Хан. Остроглазые подруги первыми увидели маленький самодельный плот, на котором сверкало что-то светло-голубое. Удостоверившись в бинокль, что они не ошиблись, начали обдумывать, что же предпринять. И вспомнили, что на берегу стоит лодка с мотором, на котором ночью привезли почту. Пока был найден хозяин лодки, пока он завел мотор, плота уже не было видно. Лодка помчалась за ним вслед по Вилюю. Вскоре плот был закреплен на берегу и вокруг него собралась толпа: взрослые, ребятишки, в школе даже прекратились в тот день занятия. Тело И.Т. Куницына по всем правилам христианской веры было погребено в конце главной улицы поселка.
...Пока будут славиться якутские алмазы, имя Иннокентия Трофимовича не будет забыто. К увековечиванию имени Куницына причастны жители Сюльдюкара, Тас-Юряха, Вилючан. По инициативе учителя Валерия Потапова школьники села Тас-Юрях занялись поиском самолета Куницына. Нашли его в
Комментариев нет:
Отправить комментарий